Последняя четверть IV тыс. до Р. X. ознаменована значительной перегруппировкой населения Палестины, распадом гхассульской энеолитической общности, резким усилением воздействий со смежных территорий, прежде всего с севера и востока. Стабильность развития и определенным образом упорядоченное взаимодействие оседлого земледельческого с полукочевым и кочевым скотоводческим населением были нарушены. Начались многочисленные перегруппировки и миграции, более всего затронувшие север и восток Палестины, но далее охватившие и ее юг, где некоторое время сохранялись еще своего рода гхассульские "резерваты" (Wright, 1958). Все эти изменения происходили в условиях нового этапа развития Месопотамии и Египта, резкого их усиления, обусловленного общим социально-экономическим прогрессом и выразившегося в формировании городов и государственных образований, появлении письменности и создании древнейших на земле цивилизаций. По отмечавшимся уже ранее причинам соответствующие процессы распространились на Палестину несколько позже. В конце IV и III тыс. до Р. X. отставание ее от названных регионов выразилось достаточно отчетливо. Природные же богатства ее - прежде всего медные месторождения - и расположение на перекрестке важнейших путей торговли и военных экспансий постоянно привлекали к ней особое и далеко не бескорыстное внимание властителей обоих названных выше опередивших ее регионов. В определенной мере Палестина оказалась между молотом и наковальней. И это во многом обусловливало весь ход дальнейшей ее древней истории, в которой периоды стабилизации были сравнительно кратки и неустойчивы, сменяясь каждый раз новыми потрясениями. Полностью касается это и рассматриваемого периода.

Одним из его важнейших признаков является появление бронзы - искусственного сплава меди с другими металлами, прежде всего с мышьяком и оловом. Бронза заметно тверже меди и обладает лучшими литейными качествами. Ее появление позволило значительно расширить репертуар металлических изделий, в первую очередь за счет крупных орудий и особенно оружия. А это оказало решающее воздействие на характер и масштабы как производства, так и ; военных экспансий.

Начался бронзовый век, длившийся в Палестине с 3300 до 1200 г. до Р. X. (Mazar, 1990, р. 30). Внутри этой эпохи выделены три периода - ранний, средний и поздний. Из них наиболее длителен первый (3300-2000 гг. до Р.Х), который делится на три фазы - ранний бронзовый век I, II и III.

Ранний бронзовый век I (3300-3050 гг. до Р. X.) именуется иногда "протогородской фазой" (Kenyon, 1979, р. 66): в ходе ее усложнение и развитие поселений, укрепление еще ранее возникшей их иерархии привели к формированию городов - религиозных, экономических, управленческих, торговых и культурных центров определенных областей. Но этот сложный процесс, к которому мы еще вернемся ниже, завершился лишь к самому концу фазы. Это касается и самого перехода от энеолита к раннему бронзовому веку: реминисценции первого сохранялись вплоть до середины III тыс. до Р. X. и даже позже. В этом плане утверждение К. Кеньон о полном исчезновении гхассульской культуры и отсутствии какой бы то ни было роли ее в дальнейшем культурном развитии Палестины и прежде всего в процессе градообразования требует заметных корректив. Более реальными представляются значительная перегруппировка местного населения, аккультурация его с новыми пришлыми группами, трансформация старых, восприятие привнесенных и выработка гибридных культурных традиций. Что же касается сохранения энеолитических форм, то здесь достаточно вспомнить такой показательный культурный феномен, как храмовая архитектура: характерные "широкие дома", традиция которых была выработана в энеолите, продолжали доминировать в ней вплоть до среднего бронзового века. И дело не только в традиции: конкретные храмы, построенные в энеолите (Эн Геди), могли функционировать и позже, в раннем бронзовом веке, что подтверждается знаменитым кладом Нахал Мишмар, скорее всего связанным с указанным храмом и включающим бронзовые изделия со значительной амплитудой хронологического колебания - от IV до конца III тыс. до Р. X. (см. главу 5 настоящей книги).

Рис. 6.1. Археологические памятники раннего бронзового века

Начало же фазы раннего бронзового века I ознаменовано подчеркнутой выше нестабильностью, появлением новых групп населения и новых культурных традиций, сложными сочетаниями их как с предшествующими, так и между собой. Оно лучше известно по материалам не поселений - невыразительных и сильно разрушенных, а погребальных памятников. Наиболее важные свидетельства - погребальные сооружения, обряд и керамика. И с самого начала надо отметить, что ряд специфических групп керамики продолжает развиваться вплоть до появления древнейших городов и входит в состав их культурного комплекса. Поэтому-то и говорят "о протогородской фазе", когда настоящих городов еще нет, но основы их культуры уже закладываются. При подчеркнутой невыразительности поселков начала этой фазы среди них есть уже достаточно большие и укрепленные, но сохраняющие сельский характер. Слои этой "протогородской" фазы подстилают последующие, уже безусловно городские, слои Иерихона, через который прокатывались двигавшиеся с севера и востока - из Заиорданья - новые группы, а также подобные слои Мегиддо, Беф-Шана, Телль эль-Фары (библ. Тирза), Беф-Джераха, Иифтахеля, Гая, Иармуфа, Телль Халифа, Арада, Баб эд-Дра и др.

В целом остатки поселков известны во всех основных районах Палестины, главным образом в долинах рек и вади (рис. 6.1). Архитектура их пока представлена очень ограниченно. Но полученные свидетельства позволяют полагать, что она обладала известным разнообразием в конкретных группах и в ряде случаев была отлична от энеолитической. Так, в северных районах дома имели каменные основания криволинейного плана - эллипсоидного или круглого (рис. 6.2:1). Такие планы неизвестны в местном энеолите, но зафиксированы севернее - в Ливане. Наряду с ними появляются дома с апсидами, также не характерные для энеолита. А вот специфичный для последнего тип "широких домов" сохраняется. И представлен он прежде всего единственным видом общественных зданий - храмами. В Мегиддо (слой XIX) открыт храм, состоявший из двух "широких комнат" с пьедесталами для статуй божества против входов. Огромный двор вымощен плоскими камнями, на которых выгравированы изображения различных животных и человека, играющего на лире. План комплекса подобен плану энеолитического храма Эн Геди, что документирует связь между традициями религиозной архитектуры обоих периодов (Loud, 1948).

Рис. 6.2. 1. Основания домов раннего бронзового века I в Иифтахеле. 2. Комплекс жилищ сельского поселения в Южном Синае

Уникальный комплекс открыт в Хартуве. И здесь основу составлял "широкий дом" размерами 5,1x15 м, с базами от столбов по его продольной оси. Ряд включенных в южную стену вертикальных камней, очевидно, символизировал различные божества или был связан с культом предков. Возможно, эти священные камни первоначально стояли на открытом святилище и лишь позже, по предположению А. Мазара, были встроены в созданный на его месте храм (Mazar, 1990, р. 98).

Некрополи располагались как вблизи поселков, так и вдали от них, на кромке пустыни, где создателями их явились полукочевые скотоводческие племена. Обряд многообразен и свидетельствует о расселении в пределах даже единых районов различных групп. Характерны погребения в пещерах и вырубленных в скале искусственных камерах - катакомбах, к которым вели входные шахты. Эта традиция совершенствуется, усложняется и сохраняется в последующие периоды. Весьма выразительны подобные памятники Иерихона (Kenyon, 1957). Камеры значительных размеров (в среднем 4,5x3 м); погребения как одновременны, так и последовательны, а число погребенных в пещерах и камерах колеблется, иногда превышая сотню и даже достигая 400. Многие погребения вторичны. Фиксируется особая тщательность в обращении с черепами: в большинстве случаев они отделялись от тел и располагались по краям пещерных камер; груда же прочих костей занимала центр последних. Коллективные погребения превалируют в большинстве районов, различаясь по характеру камер и числу погребений. Так, на крайнем юге, на восточном побережье Мертвого моря, исследован огромный некрополь Баб эд-Дра, в пределах которого насчитывают до 20 тыс. шахтных погребений рассматриваемого периода (Lapp, 1968). К каждой круглой или овальной шахте примыкали одна или несколько камер, соединенных с ней специальным, заложенным камнями входом (рис. 6.3). Высота камер иногда свыше 2 м. Число погребенных не столь велико, как в камерах Иерихона, - не более восьми, а чаще 6-7 человек, кости разрознены и свалены в центре камеры, черепа и здесь отделены и поставлены вдоль стен по ее периметру. Предполагается принадлежность этого огромного некрополя полукочевым скотоводам (Kenyon, 1979, р. 75; Mazar, 1990, p. 99). Лишь несколько позже в этом районе возникло крупное укрепленное поселение, превратившееся далее в большой город, но вместе с ним возник и новый некрополь, отличающийся от описанного: его крупные сырцовые конструкции являлись, очевидно, семейными склепами и содержали соответственно по нескольку нерасчлененных костяков. И здесь - как и в энеолите - у жителей стабильных земледельческих поселков превалируют трупоположения, а у полукочевых скотоводов - вторичные погребения. С последними связываются и известные с энеолита круглые гробницы с каменными основаниями и специальными опорами для перекрытия.

Рис. 6.3. Катакомбное погребение начала раннего бронзового века из некрополя Баб эд-Дра (по Мазару)

Керамика обильна и многообразна (рис. 6.4). Ряд форм сосудов (широкогорлые горшки) продолжает энеолитическую традицию. Это касается прежде всего лепной кухонной посуды. Другие появляются в рассматриваемом периоде и распространяются на последующих фазах развития бронзового века. Наряду с кувшинами, широкими плоскодонными мисками и круглодонными чашами известны формы кружек, кубков с высокими ручками, узкогорлых двуручных бутылей, "чайников", двойных сосудов и пр. Некоторые формы могли быть специально выработаны для погребений, другие можно условно назвать "столовыми". В отличие от кухонной посуды они тщательно обрабатывались. Поверхность их покрывалась слоем очищенной глины - ангобом, часто светлым или красным, залощенным до блеска. Часть сосудов орнаментировалась росписью или резьбой. Мотивы орнамента просты: пучки линий, зигзаг, решетка, ленты. На крупных сосудах встречен рельефный орнамент в виде налепных валиков. По формам и орнаментации сосудов выделены группы, характерные для конкретных районов (Kenyon, 1979, р. 70). Примером может служить распространенная на севере Палестины эздраэлонская культура с серолощеными сосудами, включавшими крупные острореберные чаши с рельефными валиками и коническими налепами, а также чаши на высоких, иногда ажурных поддонах (прототипы последней формы известны уже в энеолите).

Рис. 6.4. Керамика начала раннего бронзового века I. А - сосуды с красным ангобом. В - расписные сосуды. С - серолощеные сосуды

Металл очень редок и почти до конца раннего бронзового века I ограничивается медью, что также характерно для переходного периода. Но репетуар крупных металлических изделий возрастает: наряду с плоскими клиновидными топорами появляются кинжалы. Заметные изменения происходят в кремневой индустрии: большинство энеолитических форм исчезает и сменяется крупными лезвиями так называемого ханаанейского типа. Возможно, такое сокращение

форм каменных орудий обусловлено вытеснением их металлическими. А традиция производства базальтовых сосудов, развившаяся еще в энеолите, продолжается; в раннем бронзовом веке I появляются новые их формы и системы орнаментации.

На больших сосудах - хранилищах встречаются отпечатки цилиндрических печатей. Последние распространились из Месопотамии, где они известны с IV тыс. до Р. X., но применение их в Сиро-Палестинском регионе специфично: отпечатки наносились до обжига сосудов; в этом плане палестинские находки сопрягаются прежде всего с материалами упоминавшегося уже Библа на Левантийском побережье. Возможны деревянные печати с геометрическими или зооморфными мотивами. В целом они имитируют месопотамские образцы конца IV тыс. до Р. X.

Вопрос о происхождении культуры раннего бронзового века I до сего времени остро дискуссионен. Наиболее вероятно появление на этой фазе новых групп населения - прежде всего из Сирии, - вступивших, как уже отмечалось выше, во взаимодействие с остатками создателей энеолитических культур гхассульского круга (Mazar, 1990, р. 105). Вместе с тем отмечается наличие определенных воздействий и со стороны Египта конца додинастического периода и времени I династии. Особенно отчетливо они выражены в Южной Палестине, где предполагается даже присутствие самих египетских групп, оказавших влияние на процесс перехода от сельских поселков к городам (Mazar, 1990, р. 106). Свидетельством тому служит не только наличие египетской керамики и каменных сосудов на поселениях Южной Палестины, но и находки фрагментов сосудов с именем первого египетского фараона Нармера (рис. 6.5). А. Мазар предполагает, что именно с ним и его наследником Гор Аха связан краткий, не превышающий столетие, период египетского завоевания Северного Негева, обусловленного стремлением к источникам меди и битума между Мертвым и Красным морями. Но существовали, несомненно, и торговые связи между Палестиной и Египтом. Их документируют, в частности, находки палестинской керамики в слоях египетских поселений дельты Нила. Хорошо разработанная египетская хронология позволяет наметить границы раннего бронзового века I Палестины: египетская инвазия относится к его концу, который, соответственно правлению Нармера, может быть отнесен к 3050 г. до Р. X., начало же предшествует ему на 200-300 лет. Это подтверждается и радиокарбонными датами, но, главное, кладет начало хронологии Палестины, основанной на собственно исторических источниках.

Рис. 6.5. Надпись с именем фараона I династии Египта Нармера, вырезанная на фрагменте египетского сосуда из Арада (по Мазару)

Как уже отмечалось выше, с рассматриваемой фазой связан процесс формирования древнейших городов Палестины. Появление их явилось подлинно переломным этапом как в социально-экономическом, так и в культурном - прежде всего духовном - ее развитии. Поэтому представляется уместным кратко остановиться на некоторых общих вопросах сложной и многообразной проблематики, связанной с этим процессом.

"Город, - писал о. Александр Мень, - это скопление жилищ, как бы в страхе жмущихся друг к другу, обычно обнесенных стеной. Город - двуликое трагическое детище двойственной истории человечества - стоит у ее истоков. "Городская революция" есть рубеж исторического и доисторического миров... Город - символ изоляции человека от природы и одновременно символ его творческой активности" (Мень, 1991, т. II, с. 63).

Становление древнейших городов в Палестине неотрывно связано с общим процессом градообразования, с возникновением самого феномена города. Процесс этот крайне сложен и специфичен в различных экологических условиях и при различных социально-экономических, духовных, культурных характеристиках общества. Невозможно и единое - монолинейное и универсальное - определение самого понятия "город", меняющегося во времени и в пространстве и по сей день являющегося предметом острых дискуссий. Следует полностью согласиться с Е. В. Антоновой, подчеркивающей, что "город - исторически и регионально изменчивый феномен, и вряд ли целесообразно при определении характера поселений той или иной эпохи либо региона исходить из раз и навсегда установленного набора признаков и тем более отрицать существование городов в конкретных изучаемых условиях на том основании, что они не соответствуют представлениям о городе современных горожан" (Антонова, 1998, с. 190). Безусловно общее в понимании феномена города, объединяющее конкретные, зачастую резко различные его формы и пути их формирования, - это определяющая их роль в переходе на новую ступень исторического развития, отмеченную сложением государственности и цивилизации. Это в равной мере относится к городам и Ближнего Востока, прежде всего Месопотамии и Сиро-Палестинского региона, и к городам Эгеиды, долины Инда, Юго-Восточной Азии, наконец Мезоамерики и Перу при всех отличиях экономической базы и характера урбанизационных процессов этих глубоко специфичных территорий. В. Г. Чайлд, первым синтезировавший археологические свидетельства происхождения города, предложил даже термин "городская революция", которую он считал равнозначной по своим последствиям "неолитической революции" (Childe, 1950). Важнейшими ее инновациями он называл возникновение крупных поселков с особо возросшей плотностью населения и застройки, выделившихся внутри поселенческих общин и превратившихся в их центры, в значительной мере корректирующие всю деятельность населения. Это обусловливалось широким спектром природно-географических и антропогенных факторов, тесно взаимодействовавших один с другим и определявших специфику процесса урбанизации на различных территориях. К числу подобных факторов для ближневосточного ареала В. Г. Чайлдом отнесено прежде всего развитое, в основном земледельческое, сельское хозяйство, доминировавшее и в малых деревнях и в крупных поселениях, в последних оно приводило к концентрации излишков продовольствия, необходимых для существования вновь возникавших слоев населения, непосредственно в производстве его не участвовавшего: ремесленников, торговцев, чиновников, наконец жрецов. Особо подчеркнуто наличие храмов как обязательного признака формирующихся городов и своего рода символа концентрации жизненных ресурсов. Перечислены и прочие явления, которые В. Г. Чайлд включал в комплекс факторов урбанизационного процесса, такие как локализованные в крупных поселениях ремесленные и торговые центры, возникновение письменности, точных наук (математики, астрономии) и календаря и пр. (Childe, Op. cit., p. 10 sgg.; Антонова, 1998, с. 189 сл.).

Следует отметить, что, во всяком случае вначале, В. Г. Чайлд придерживался моноцентристской версии процесса происхождения городов, связывая его древнейший единый центр именно с Ближним Востоком. В дальнейшем эта версия и предложенная выдающимся английским исследователем система урбанизационных признаков подверглись пересмотру, корректировке и весьма существенным изменениям.

Самостоятельное возникновение городов как результат общей закономерности исторического развития было зафиксировано в ряде древнейших культурных центров, частично уже названных выше. Возникла проблема определения общего и особенного в их формировании и характере. Безусловно общим фактором появления городов стало получение прибавочного продукта и отмеченная концентрация его в крупных центрах. В большинстве случае это получение было обусловлено развитием производящих форм экономики, прежде всего земледелия. Такая форма может быть признана стереотипом для роста и усложнения поселенческих систем, приведших впоследствии к возникновению городов. Но в отдельных случаях, прежде всего в прибрежных районах Нового Света, в частности на Перуанском побережье, значительное накопление прибавочного продукта и базировавшееся на нем формирование городов стало возможным благодаря особенно продуктивным и стабильным формам присваивающего хозяйства - охоте на морского зверя, рыболовству, собирательству (Башилов, 1998). Между тем в Мезоамерике - в центральной части долины Мехико - урбанизационный процесс шел в основной форме, доминировавшей в Старом Свете и базировавшейся на земледельческой основе (Гуляев, 1979, с. 78). Таким образом, уже в самой системе главных факторов, обусловливавших названный процесс, намечается определенная специфика конкретных территорий, конкретных экологических ниш. Что же касается постулированных В. Г. Чайлдом признаков древнейших городов, то разброс как их самих, так и их сочетаний неизмеримо более значителен. Почти ни один из них не может считаться универсальным, и лишь в отдельных случаях представлена полная их серия. И единственным исключением является наличие культовых сооружений - храмов. Они известны фактически во всех слоях древнейших городов и непосредственных их предшественников - протогородов. В большинстве случаев они занимают в них центральное положение и являются наиболее массивными и долговременными постройками. Несколько позже я к ним еще вернусь, но уже сейчас счел бы возможным особо выделить этот признак урбанизации как всеобщий, универсальный.

В ближневосточном ареале древнейшие города сложились в Месопотамии в конце IV - начале III тыс. до Р. X. (Эреду, Урук, Укайр, Эшнунна, Сиппар, Ур, Джемдет-Наср, Умма, Адаб и др.). Возможно, под их воздействием несколько позже, но в хронологических рамках того же урбанизационного процесса (то есть в самом начале III тыс. до Р. X.) древнейшие города появились в Палестине и Сирии (Мегиддр, Беф-Шан, Тирза, Рас-Шамра, Библ и др.). Между ними сразу намечаются определенные различия по размерам, структуре, функциям. Но, подчеркну еще раз, во всех случаях они отмечены наличием культовых центров - храмов, священных районов (теменосов), сохранявших свое месторасположение на протяжении многих веков и даже тысячелетий, начиная с маленьких святилищ и вплоть до крупных развитых построек - архитектурных центров формирующихся городов. Выразительным примером этого является южномесопотамский город Эреду, поставленный на первое место в шумерских списках городов: для самих шумеров он был уже легендой, его они считали возникшим ранее всех прочих городов, с ним связывали появление первочеловека и нисхождение с неба царской власти (Lloyd, Safar, Mustafa, 1981). При его раскопках открыты 16 святилищ и храмов, последовательно сооружавшихся на едином "священном участке" с V по конец III тыс. до Р. X. Перекрывая один другой, они маркируют не только совершенствование культовых сооружений - от маленького святилища (4 кв. м) убейдской культуры до массивного зиггурата периода III династии Ура, но и этапы развития и совершенствования самого поселка вплоть до превращения его в город.

Подобные примеры последовательного и весьма длительного возведения храмовых построек в пределах единого "священного участка" начиная с периода становления городов, а в ряде случаев и значительно раньше, достаточно показательны и в самой Палестине. Ограничусь уже отмеченными выше данными Мегиддо, где в одном из начальных - XIX - слое, внутри хорошо оформленного теменоса открыт храм, сохранивший еще выработанный в энеолите план "широкого дома" и фактически представленный в целой серии перекрывших его храмов последующих периодов.

Очень коротко о самом процессе градообразования, о его импульсах и основных факторах - пока лишь материальных, социальных, организационных: других мы коснемся несколько ниже. Сразу же отмечу, что процесс этот отнюдь не однозначен и обладает определенной спецификой в конкретных регионах, связанной с их географическими, экологическими, историческими условиями. И здесь необходимо различать "общее и особенное".

Ряд главных показателей может быть уверенно отнесен к "общему". Таков прежде всего хозяйственный прогресс, темп которого резко возрос после "неолитической революции". Он вызывал, с одной стороны, заметные демографические сдвиги с необходимостью расселения возрастающих групп и структурного упорядочения заселенных территорий, с другой - рост прибавочного продукта с необходимостью его концентрации, защиты, хранения, распределения. Насущной потребностью стала корреляция взаимодействия между группами и определенная функциональная дифференциация последних. Число поселков непрестанно возрастало. Началось формирование поселенческих систем со все более четкой иерархией поселений внутри них. Появляются крупные поселки, явившиеся результатом "синойкизма" - слияния поселков более мелких. Они превращаются в центры поселенческих систем, включающих меньшие по размерам и значимости поселения, в свою очередь окруженные простыми деревнями. Крупные поселки, и прежде всего центры систем, обладали уже рядом особых функций, корректирующих и направляющих производственную деятельность, да и прочие стороны жизни округи. На основе подобных центров и формировались древнейшие города. Следующие - по нисходящей - ступени составляли "городки", возникшие на базе меньших поселков, но выполнявшие названные функции по отношению к окружавшим их деревням. Подобные системы - "номы" по терминологии И. М. Дьяконова (1983, с. 139), выработанной для несколько более поздней эпохи, - носят уже черты формирующейся государственности. Возникновение городов неразрывно с ней связано и явилось одним из решающих ее факторов. "Согласно одному из распространенных сейчас определений государства, - пишет Е. В. Антонова, - это специализированная и дифференцированная организация принятия решений, имеющая по крайней мере три уровня, чему соответствует система поселений из центрального, поселений меньших по размерам и менее значимых по функциям и деревень" (Антонова, 1998, с. 90).

Представленная с предельной лаконичностью схема в основе своей (с известной вариабельностью отдельных ее моментов) соответствует тому "общему", что присуще процессу образования городов в первичных его центрах. Что касается "особенного", то здесь следует указать на конкретные формы экономики, обеспечивавшие этот процесс в различных экологических нишах, что уже упоминалось в связи с городами Нового Света, на специфику расположения, планировки, архитектуры, наконец, функционального характера конкретных древнейших городов. Все они были обусловлены самыми многообразными факторами - географическими, ландшафтными, хозяйственными, ресурсными, торговыми, политическими, этническими (имея в виду силу традиции). Все эти факторы воздействовали уже на самый процесс сложения городов, а далее не только на их облик, но и на функциональные различия между ними. Эти различия документируются свидетельствами определенных функций - оборонительных, торговых, управленческих, распределительных, ремесленных, хранительных, а чаще специфическим сочетанием ряда последних в общей системе археологических показателей конкретного города.

Месопотамия представляла классическую форму урбанизационного процесса с четким выделением и обоснованием всех основных его этапов, охватывающих последнюю четверть IV - начало III тыс. до Р. X. (Антонова, 1998, с. 90-100, 187-191; Adams, 1969; Adams, 1981; Adams, Nissen, 1972).

В Палестине урбанизационный процесс шел по близкой модели, причем корни его уходят в энеолит, когда появляются крупные (Телейлат Гхассул), а иногда и укрепленные поселения и возникает их иерархия. Повторю еще раз, что и здесь формирование городов явилось переломным моментом во всех областях социально-экономической и культурной жизни региона: в соотношении оседлого населения с кочевыми скотоводами, строительном мастерстве и создании ремесленных центров, в резкой активизации близких и далеких торговых связей, в усложнении управленческих и прочих социальных структур, в дальнейшем оформлении поселенческих систем и придании их центрам "функций, свойственных государству" (Шифман, 1977) при сохранении еще основных признаков самоуправляющейся общины, чем определяются начала полисной системы (Андреев, 1976, с. 55-56, 113-114).

Эти пути и последствия процесса градообразования фиксируются в самых различных центрах, включая и Новый Свет (Гуляев, 1979), и, безусловно, связаны с тем "общим", что определяло закономерность его в целом.

Но вместе с тем все рассмотренные явления касались в основном материальной и структурной - обобщенно-прагматической стороны процесса. Можно ли ими ограничиться при его характеристике и прежде всего при определении его импульсов?

И здесь - как и ранее, при разработке проблем формирования производящего хозяйства (прежде всего земледелия), возникает коренной вопрос соотношения прагматических и духовных импульсов и приоритета их в рассмотренном процессе. Возникали ли святилища, а затем и храмовые центры внутри формирующихся по материальным причинам поселений и городов как результат концентрации населения или же сама концентрация, а затем и город с его фортификациями, торговыми связями, продовольственными запасами, ремеслами, управленческо-распределительными институциями и пр. были инициированы развитием и обогащением духовной жизни, тяготением к отражающим ее сакральным действиям и храмам как к местам их свершения? Наряду с многообразием культов и культовых акций именно в связи с "неолитической революцией" происходит определенная их унификация, охватывающая все большее число разрозненных ранее (в том числе и духовно) коллективов (вспомним многократно упоминавшийся уже земледельческий культ богини-матери и ареал документирующих его изделий).

И недаром на Ближнем Востоке уже выделившиеся при возникновении поселенческой иерархии так называемые протогорода отмечены прежде всего храмовыми сооружениями, доминанта которых проявляется еще более четко на следующей, городской ступени развития (Антонова, 1998, с. 100 сл.). Недаром этот показатель может быть признан "общим" для урбанизационных процессов фактически во всех их первичных центрах. Так особая роль ритуальных центров как первоначального ядра формирующихся городов подчеркивается исследователями древних поселенческих систем Мезоамерики (Гуляев, 1979, с. 76-92). Не случайно в самом Сиро-Палестинском регионе фиксируются самостоятельные и культово-административные центры, главенствовавшие над окружавшей их системой сельских поселений (Munchaev, Merpert, 1998). Все это требует пристального внимания к сакральным факторам урбанизационного процесса. ^:

Дальнейшее развитие раннего бронзового века Палестины на II и III его фазах соотносится со Старым царством Египта (по показателям взаимных импортов); в Месопотамии же - с концом урукского и I-III раннединастическими периодами. II и III фазы ознаменованы уже распространением городов с мощными укреплениями и фундаментальными общественными зданиями, прежде всего храмами, дворцами, зернохранилищами и пр. Не менее показательна активизация всех видов производственной деятельности и торговли, а также прочих форм экономического, политического и культурного взаимодействия со смежными регионами Ближнего Востока.

Особую роль наряду с египетскими играли многообразные связи с Месопотамией и ее древнейшей в мире шумерской (урукской) цивилизацией. Значительные влияния последней прослеживаются ныне вплоть до среднего течения Евфрата и более северных районов Сирии. Вместе с тем с самого начала III тыс. до Р. X. все более усиливаются воздействия на Сиро-Палестинский регион второго после шумерского (и фактически синхронного ему) компонента древнейшего месопотамского феномена - аккадского. Сам этот термин получил начало от наименования нового столичного города, основанного первым объединителем Месопотамии - царем Саргоном Аккадским (2370-2317 гг. до Р. X.). Местоположение самого города пока не установлено. Саргон положил начало и аккадской династии и широкому распространению аккадского языка в ряде районов Месопотамии. Но корни этого лингвистического явления следует искать в еще более глубокой древности. "Очевидно, аккадский не появился внезапно с созданием одного города, - справедливо подчеркивает Дж. Постгейт (J. N. Postgate; 1994, р. 36). - Последние два десятилетия стало ясно, что семитский язык, близкий аккадскому, был широко распространен в оседлых обществах III тыс. до Р. X. Первичным показателем этого были имена легендарных царей I династии Киша (город в Средней Месопотамии. - Я. М.), часть которых оказалась чисто семитскими..." То же следует сказать об именах писцов, писавших на клинописных табличках, найденных в том же районе в слое III тыс. до Р. X. Абу-Салабиха. Здесь и в самих шумерских административных текстах попадается ряд семитских слов и цифр, свидетельствуя, что "семитский элемент населения в значительной мере интегрировался в городской жизни, по крайней мере в северном регионе (Южной Месопотамии. - Я М), и не являлся более обрамлявшим шумерскую цивилизацию кочевым сбродом" (Ibid.).

Значение семитоязычных народов, игравших, как хорошо известно, основную роль в последующие периоды истории всего Сиро-Палестинского региона, предстает и для III тыс. до Р. X. в совершенно ином свете, нежели утверждалось ранее.

Выразительным свидетельством этого является открытие итальянской экспедицией южнее Алеппо (Северная Сирия) столицы

большого государства Эблы, раскопки которой могут по праву считаться одним из крупнейших археологических открытий XX в. (Matthiae, 1989). Наименование это было известно и ранее по тем же аккадским, шумерским, египетским, хеттским письменным источникам, но никаких реальных свидетельств за ним не стояло. Раскопки профессора Паоло Маттиэ на укрепленном многослойном поселении Телль Мардих подобные свидетельства дали, причем в таком масштабе и с такой исторической, лингвистической, культурной, духовной информативностью, какие сопоставимы лишь с единичными открытиями во всей истории археологической науки.

В огромной толще культурных слоев Телль Мардиха выделен ряд последовательных фаз, охватывающих огромный период от второй половины IV тыс. до Р. X. до середины VII в. от Р. X. Среди этих фаз две знаменуют периоды апогея в развитии города. Первая относится к середине раннего бронзового века и датируется 2400/2350-2300/2250 гг. до Р. X. Вторая относится к началу среднего бронзового века и датируется 2000/1900-1650/1600 гг. до Р. X. К началу фазы II принадлежит находка, позволившая идентифицировать исследуемый город: часть каменного бюста с клинописной вотивной надписью принца Эблы Иббит-Лима, сына Игриш-Кхепа. Бюст был связан с целой системой замечательных храмовых и дворцовых сооружений столичного города с выделенным акрополем и мощными каменными фортификациями. Но самые поразительные открытия были сделаны ниже, в слое третьей четверти III тыс. до Р. X. Безусловной их вершиной явился уникальный царский архив Эблы, располагавшийся в двух специальных помещениях, выделенных внутри главного дворцового зала. Сам дворец символизировал мощь и богатство древнейшей Эблы, являвшейся уже гегемоном большого государства, сложившегося в Северной Сирии. В нем обнаружено множество изделий из ляпис-лазури, привезенной из далекого Бадахшана, остатки египетских сосудов, золотых и серебряных изделий и мозаичных композиций.

Но главное, конечно, архив. В нем были найдены 17 тыс. глиняных таблиц с клинописными текстами. Размеры таблиц до 60 х 60 см. Тексты многообразны по содержанию - от международных договоров и документов, освещающих глубоко оригинальную структуру государства (своего рода конфедерацию самостоятельных городов), до литературных и религиозных текстов. Особенно важна связь последних с корнями библейской мифологии и вместе с тем с шумерской традицией, представленной в архивах месопотамских городов Шуруппака, Абу-Салабиха и др. Историческая, культурная, религиозная информативность архива беспрецедентна. Написаны документы как на древнейшем аккадском, так и на неизвестном ранее языке, условно названном эблаитом. Он, подобно первому, также отнесен к семитской языковой семье, но не к восточной, а к западной ее ветви (Postgate, 1993, р. 38), причем наиболее ранней ступени развития (Ibid., p. 37).

Следует особо подчеркнуть, что архив Эблы предшествует аккадской династии, с завоеваниями которой (прежде всего царей Саргона или Нарам-Суэна) связано само разрушение города указанного периода. Для всего Сиро-Палестинского региона Эбла - это первая сложившаяся крупная государственная система, первая глубоко оригинальная цивилизация и - наряду с аккадским - первый документально фиксируемый язык, подтверждающий гипотезу, согласно которой аккадцы не были первой семитской династией и значительная часть населения севера аллювиальной долины Месопотамии была семитизирована еще ранее (Ibid.). Формирование этих важнейших явлений в рассматриваемом регионе, при всем значении его связей с Месопотамией, не может быть сведено к месопотамским воздействиям или комбинации их с египетскими. Значительную роль здесь, как и в становлении городов в целом, сыграло внутреннее экономическое, социальное и духовное развитие населения самого Сиро-Палестинского региона на II и III фазах раннего бронзового века. Поэтому вернемся к краткой их характеристике.

С самого начала этих фаз прослеживается создание и развитие укрепленных палестинских городов как в плодородных долинах и на перекрестках важнейших путей (Асор, Беф-Джерах, Беф-Шан (Rowe, 1930), Мегиддо, Телль эль-Фара на севере, Эль Марук, Иерихон, Лахиш, Телль Хези в Иорданской долине и др.), так и вдали от них, в ряде случаев в ныне полузасушливой зоне (Арад в Северном Негеве (Amiran and Aharoni, 1967), Баб эд-Дра и Нумейра на краю пустыни восточнее Мертвого моря) (рис. 6.6-6.8). Естественно, здесь необходимо учитывать возможность климатических трансформаций за прошедшие тысячелетия.

В целом плотность населения Палестины заметно возросла. Наряду с крупными (от 5 до 22 га) городами открыты сотни сельских поселений: только в Западной Палестине 160 (Mazar, 1990, p.111), a также многочисленные стоянки кочевых и полукочевых скотоводов близ вади Негева и Южного Синая - на путях от Мертвого до Красного моря. Эти группы населения наряду с горожанами были важным фактором развития Палестины в рассматриваемый период. Ряд небольших поселков этих районов мог быть связан с отмеченной уже для энеолита добычей медной руды (рис. 6.2:2).

Характерной чертой городов были фортификационные сооружения - каменные стены, бастионы, башни, ворота, в ряде случаев поражающие своей массивностью, неоднократно реконструировавшиеся и усиливавшиеся на протяжении 700-800 лет развития II и III фаз раннего бронзового века. Встречаются двойные стены: первоначальная, продолжавшая функционировать, и новая, построенная перед ней. Ширина таких систем достигала 40 м, а кладка носила циклопический характер (Ярмук). Искусственные крутые склоны с утрамбованной поверхностью (гласисы), сооружавшиеся перед стенами, резко затрудняли доступ к ним.

Естественно, столь сложные оборонительные конструкции соответствовали заметному усложнению социальной структуры населения и характера застройки самих городов. Остановимся на нескольких показательных примерах.

Иерихон раннего бронзового века имел оборонительную стену, но никакой планировочной системы в нем не обнаружено вплоть до позднего - наиболее длительного этапа рассматриваемых фаз, когда появляются свидетельства регулярного плана и единой ориентировки построек. Последние были достаточно массивны, жилые помещения - прямоугольные или округленные - сочетались с кирпичными зернохранилищами. В строительстве широко применялось дерево. Дома свободно спускались по склону холма, на отдельных участках отмечено террасное их расхождение. Оборонительная стена неоднократно реконструировалась и совершенствовалась, но сохраняла единую линию, которая подвергалась лишь локальным коррекциям. Плотность же застройки возрастала. К концу раннего бронзового века Иерихон превратился в крупный процветающий город (Kenyon, 1957, 1979).

Рис. 6.6. Арад. Ранний бронзовый век. План раскопанной площади

Не менее значителен Телль эль-Фара, располагавшийся на холме, господствовавшем над рядом важнейших путей из Иорданской долины к сердцу Палестины, по самой долине, ведущей на север к Беф-Шану и на юг к Иерихону. С 1946 по 1971 г. он блестяще исследован аббатом де Во (Revue Biblique LIV, LV, LVI, LVIII, LIX). Возникнув на месте энеолитического поселка, а далее некрополя предшествующего переходного периода, город уже на I фазе раннего бронзового века достиг значительных размеров и был обнесен сложенной из сырцового кирпича стеной с боевыми башнями, две из которых фланкировали ворота. Интересно, что стена не была замкнута: она укрепляла лишь западный, более пологий склон и завершалась башнями у обоих концов. С прочих сторон крайне крутые склоны исключали необходимость дополнительных укреплений. Стены прямоугольных, часто весьма крупных домов сложены как из сырцового кирпича, так и из камней; внутри помещений вдоль одной или нескольких стен были сооружены скамьи. Строительные приемы уже четко выработаны. К. Кеньон считает, что они не связаны с традициями предшествовавшего периода и привнесены новой группой населения, создавшей их на другой, скорее всего более северной, территории.

Рис. 6.7. Телль эль-Фара (сев.). Ворота раннего бронзового века

Рис. 6.8. Ярмук. Ранний бронзовый век II(С) - III(В). Две фазы фортификации (по Мазару)

Всего за стеной выделено пять строительных горизонтов: два принадлежали II фазе бронзового века, два - к III, один уровень рассматривается как переходный. Начало III фазы ознаменовано значительным усилением фортификационной системы: городская стена реконструирована, часть ее осталась сырцовой, другая - северная - сложена из крупных камней и доведена в толщину до 8,23 м; гласис перед ней обложен прессованной землей. Видимо, меры эти обусловлены обострившейся угрозой с востока и севера - со стороны кочевников. Должна быть отмечена открытая в переходном горизонте двухъярусная керамическая печь: нижний составляет топка, верхний - обжигательная камера; разделяющий их большой глиняный диск, являвшийся полом камеры, был снабжен отверстиями для горячего воздуха. В Месопотамии такие печи известны с хассунской культуры (VI тыс. до Р. X.), в Палестине они появились заметно позже.

Рис. 6.9. Священный район Мегиддо. Ранний бронзовый век III

В конце II фазы раннего бронзового века жизнь на Телль эль-Фаре прекратилась, что связывается с какими-то особыми, сугубо локальными условиями, скорее всего эпидемией (Kenyon, 1979, р. 96), поскольку прочие города продолжали развиваться. Здесь же жизнь возродилась лишь в среднем бронзовом веке.

На II-III фазах раннего бронзового века сложился и город Мегиддо, сменивший поселение I переходной фазы (Lemon, Shipton, 1939; Loud, 1948; Eretz Jsrael V). Но регулярная планировка здесь, как и в Иерихоне, улавливается лишь на III фазе, мощная опорная стена обусловила создание террас с расположенными на них фундаментальными домами, внутри которых определены большие прямоугольные комнаты. На верхней террасе открыт алтарь - коническая каменная постройка шириной до 8 м с ведущими к ней ступенями и явными следами жертвоприношений - грудами костей животных и фрагментов керамики. Относящийся к III фазе алтарь входил в комплекс из трех храмов размером 17x18 м каждый. Все они сохраняют в основе традиционный, выработанный еще в энеолите план "широкого дома". Но перед последним в каждом случае сооружался широкий портик с двумя колоннами. В основных же залах размером 14x9 м открыты по две каменные базы столбов, очевидно, архитектурного декорума и - у задней стены - пьедесталы для статуй божеств (рис. 6.9). Предполагается, что храмы были посвящены трем различным богам (Mazar, 1990, р. 126), весь же их участок был своего рода теменосом - духовным центром города, огражденным внутренней стеной и смежным управленческому центру - большому общественному зданию площадью 300 кв. м, скорее всего, дворцу правителя. Разделяющая их опорная стена террасы не препятствует интерпретации этой группы построений как единого комплекса городского центра.

Сразу же отмечу, что очень близкое по плану храмовое сооружение, столь же монументальное, как и в Мегиддо, с расположенными по длинной оси четырьмя колоннами, опиравшимися на каменные базы, открыто в Ярмуке к западу от Мертвого моря, уже в Южной Палестине. Храмы и теменосы открыты и в других городах (на некоторых из них я остановлюсь ниже). Сейчас же подчеркну справедливость А. Мазара, считающего монументальные храмы "свидетельством важности религиозных центров в жизни города раннего бронзового века. Как и в синхронных шумерских городах (в Палестине. - Н. М.), храм был также экономическим и властным центром" (Mazar, 1990, р. 126).

Культурно и исторически весьма близок к описанным и город Беф-Шан в долине Эздраэлона (Rowe, 1930; 1940). Доведенный до материка большой зондаж зафиксировал здесь особую длительность заселения - начиная с керамического неолита. Беспорядочно разбросанные постройки I фазы раннего бронзового века сменяются фундаментальными домами и кирпичными зернохранилищами II фазы. Последние погибли в большом пожаре, рассматривающемся, однако, как местный инцидент: перерыва в жизни города не было, он продолжал существовать до середины III фазы. Но наступили определенные изменения: архитектура заметно упростилась, а в керамике наряду с обычными для местного раннего бронзового века формами (рис. 6.10-6.11) появилась глубоко специфичная группа черно- и краснолощеных чаш, горшков и кувшинов, отражающая безусловные иноземные влияния. Она получила наименование кирбет-керакской (рис. 6.12). Основной территорией ее развития и источником соответствующих влияний, скорее всего, были Восточная Анатолия и Южный Кавказ. В Палестине же наиболее активное ее распространение зафиксировано в городе Кирбет-Керак (Беф-Джерах), давшем наименование всей этой керамической группе.

Рис. 6.10. Керамика раннего бронзового века из Арада (по Мазару)

Рис. 6.11. Образцы керамики раннего бронзового века III из некрополя Иерихона (по Кеньон)

Расположенный у истока Иордана из Тивериадского озера он во многом был аналогом описанных городов: на месте поселка переходного периода возник город I фазы раннего бронзового века, огражденный на II фазе сырцовой стеной толщиной 8 м и особенно развившийся на III фазе, двухметровый слой которой и был насыщен кирбет-керакской керамикой. Наиболее значительным сооружением этой фазы был обрамленный мощной стеной квадрат со стороной до 30 м, внутри него - восемь каменных колец диаметром около 8 м, разделенных радиальными стенками на четыре сектора (стенки не достигали центра колец) (рис. 6.13). Кроме колец за стенами квадрата находились вытянутый зал с вымощенным галькой полом и двор 25-метровой длины, в который вели специальные ворота в стене. Находки внутри квадрата печей статуэток и обожженных костей животных позволили предположить наличие здесь святилища, хотя не исключена и альтернативная интерпретация комплекса как общественного зернохранилища (Kenyon, 1979, р. 100). В этой связи отмечу, что возможно и совмещение обоих функций: ритуальные акции, связанные с культом плодородия, - своего рода освящение зерна, - могли совершаться на участке хранения основных запасов последнего. Напомню, что такой крупный специалист по культуре древнейшей Месопотамии, как Г. Ленцен, связывал с культом плодородия и хранением зерна происхождение зиггуратов, ритуальный характер которых не подлежит сомнению (Lenzen, 1941).

Рис. 6.12. Кирбет-керакская керамика из Беф-Шана (по Кеньон)

За исключением Иерихона, все рассмотренные города, отмеченные определенной близостью структуры, хода развития, архитектурных показателей и исторических судеб, расположены в Северной Палестине. В центральной ее части наиболее показательны раскопки города Гая (близ Иерусалима), позволившие наметить основные этапы его истории (Marquet-Krause, 1949). Сельское поселение в начале раннего бронзового века к концу его превратилось в укрепленный город площадью более 10 га с храмом типа "широкого дома" на вершине холма. От него дома спускались по склонам к оборонительной стене. В первой четверти III тыс. до Р. X. город был перестроен после серьезных разрушений (предполагаются землетрясения - Kenyon, 1979, р. 101). В новой застройке чувствуются значительные египетские воздействия: храм из камней на известняковом растворе сопоставляется с египетскими храмами периода III династии, а внутри него найдены культовые сосуды из египетского алабастра. В середине III тыс. до Р. X. город вновь был разрушен вторгшейся с севера группой, принесшей кирберт-керакскую керамику, и вновь восстановлен на III фазе раннего бронзового века (Galloway and Wagner, 1974), причем новая оборонительная система отличалась особой массивностью: толщина каменной стены достигла 8 м. Перестроенный и несколько смещенный храм имел теперь трехчастный план - прототип позднейших семитских святилищ, включая и храм Соломона. Прежнее египетское святилище было сдвинуто, изменился и сам культ, приняв, очевидно, синкретический характер. Около 2400 г. до Р. X. город был разрушен вновь, возможно, египтянами.

Рис. 6.13. Зернохранилища Беф-Джераха. Фото вверху - в процессе раскопок; рисунок внизу - реконструкция

В Южной Палестине также открыт ряд городов раннего бронзового века. Исследования их начаты еще в 1890 г. раскопками Ф. Петри в Телль Хези, где впервые был стратифицирован культурный слой и найден комплекс медных предметов вооружения в слое раннего бронзового века HI (Petrie, 1891; Bliss, 1894). В дальнейшем раскапывались Телль Дувейр (библ. Лахиш), Телль Бейт Мирсим и др. Для вопросов планировки и градостроительства наиболее важны здесь исследования самого крайнего южного города - Арада (Amiran, Aharoni, 1967).

Рис. 6.14. Медные изделия раннего бронзового века из Иерихона (1) и Телль эль-Хеси (2-5)

Вначале и здесь было сельское поселение. В раннем бронзовом веке II на его основе возник город площадью 10 га, окруженный стеной длиной 1200 м. В центре его располагался резервуар для воды. Улочки радиально расходились от него, другие же шли параллельно стене и перпендикулярно первым. Дома стояли по их сторонам либо беспорядочными группами, либо индивидуально. Обычно это те же "широкие дома". Плоские крыши поддерживались деревянными столбами (судя по найденной в Араде глиняной модели дома). Утрамбованные земляные полы иногда углублены в |землю. Интерьер включал скамьи вдоль стен, кладовые для продуктов и пр. Хранилища располагались в специальных пристройках, а также в круглых сооружениях, основания которых найдены в примыкавших к домам дворах.

Рис. 6.15. Клад медных изделий раннего бронзового века II из Кфар Монаша (по Мазару)

В ряде случаев планировка поселений была подчинена конфигурации склонов холмов. Неоднократно фиксировалось террасное расположение домов. При этом верхняя площадка являлась естественным центром города, что подчеркивалось и всей планировочной системой. И именно на ней располагались храмы, святилища и прочие культовые сооружения. Иногда особое их значение подчеркивалось и ограждавшими их внутренними фортификациями. Необходимо подчеркнуть, что в более чем 1000-летний период раннего бронзового века планировка поселков заметно прогрессировала: почти отсутствующая на I фазе, она представлена многообразными сложными и четкими формами на III.

Переходя к керамике рассматриваемого периода, отмечу, что, несмотря на безусловное совершенствование ее производства, появление одних и исчезновение других форм, в целом развитие ее носило гомогенный характер. Был уже известен гончарный круг, примитивные прототипы которого появились еще в энеолите, но основная масса керамики оставалась лепной и производилась от руки. Обжиг был заметно повышен с появлением двухъярусных керамических печей. Ряд основных морфологических признаков характерен для всех трех фаз раннего бронзового века. Таковы плоские днища, резко отогнутые венчики, четко выраженные шейки кувшинов, волнистые налепные ручки этого же вида сосудов, открытые широкие устья кухонных горшков, двойные сосуды, округленные широкие уплощенные чаши, сетчатая роспись и пр. Отличия же намечаются как в территориальных, так и в хронологических группах. Говоря о последних, отмечу наличие на I фазе различных типов "чайников", острореберных широких чаш на высоких пьедесталах, налепных орнаментальных валиков и "кнопок" и некоторых прочих признаков, постепенно исчезнувших на последующих двух фазах. Вместе с тем на II и III фазах появляется ряд новых форм и их деталей, среди которых отмечу крупные фляги с яйцевидным туловом, плоским дном и резко выраженной шейкой, кувшины с высокими узкими шейками, флаконы и амфориски с острым дном или высоким узким поддоном и пр. (ср. рис. 6.4, 6.10, 6.11).

Рис. 6.16. Стела раннего бронзового века из Арада

Что касается различий территориальных, то они намечаются прежде всего между северной и южной зонами Палестины. Но полагаю, что и здесь больше близких форм, различия же касаются отдельных типов, деталей, оформления поверхности, орнаментальных схем. Так, для северной зоны характерны плоские блюда с резко отогнутым заостренным венчиком, наличие красного ангоба и лощения поверхности. В южной зоне лощение встречается значительно реже, роспись специфична (фризы с заполненными белой пастой точками, треугольниками и концентрическими полукружиями), естественно, более ощутимы египетские воздействия.

Переход от II к III фазе постепенен, а гомогенность развития на последней выражена еще более четко, нежели на второй. При этом гомогенность распространяется и на более северные территории - ливанское и сирийское побережья.

Совершенно особую группу составляет уже упоминавшаяся кирбет-керакская керамика: лепные острореберные чаши, одноручные кувшины с высоким сравнительно узким и вдавленным горлом, широкогорлые плоскодонные горшки с чернолощеными поверхностями и прочерненным или рельефным орнаментом (треугольники, пучки вертикальных полос и т.п.) (рис. 6.12). Происхождение этой группы, заметно выделяющейся из основной массы местной керамики, дискуссионно. Ее связывали как со специфической местной, так и с привнесенной извне традицией. Как уже отмечалось, корни этой традиции прослеживаются на Южном Кавказе и в Северо-Восточной Анатолии, откуда она пришла в Западную Сирию и Палестину. А. Мазар полагает, что ее принесли и поддерживали небольшие группы анатолийских иммигрантов, расселившихся среди местного населения в долинах Амука и Иордана, а также в районе Тивериадского озера (Mazar, 1990, р. 134).

Металлургия и металлообработка продолжают развиваться в районе синайских медных рудников, что документируется находками медной руды, тиглей, плавильных печей, ячеек и прочих свидетельств производства. Медь оставалась редким и дорогим материалом, поэтому готовые металлические изделия чрезвычайно редки в слоях поселений, о все более возрастающем репертуаре их можно судить по находкам в погребениях (в Иерихоне, Мегиддо и др. - Kenyon, 1979, pp. 122, 133,136 и др. pls. 48,49) (рис. 6.14) и особенно в кладах (Кфар Монаш - Mazar, 1990, pp. 134-135 (рис. 6.15). Вырабатываются стереотипы металлических предметов вооружения, орудий и украшений, унифицированных на значительной территории Сиро-Палестинского региона, производившихся, естественно, не только в Синае, но и в ряде прочих металлургических центров и везде являвшихся одним из основных объектов торговли. Близкие формы наконечников дротиков и стрел, клиновидных топоров, долот, тесел, пил, кинжалов, косарей, больших булавок - посоховидных или прямых с грибовидной головкой и отверстием для подвешивания в специальном расширении - найдены в Палестине, ряде районов Сирии, Египте, Месопотамии и Анатолии, вплоть до центральных и даже западных районов последней.

Очень коротко - о погребальном обряде на рассмотренных фазах раннего бронзового века. Хоронили на выделенных некрополях либо в пещерах, либо в специальных искусственных подземных прямоугольных камерах-склепах с входными шахтами, предназначенных, видимо, для нескольких поколений единой семьи. Погребения сопровождались многочисленными изделиями, прежде всего сосудами особых форм, очевидно, изготовленными специально для погребений. После подлинного всплеска изобразительного искусства Палестины в энеолитический период соответствующие памятники раннего бронзового века представляются весьма скромными и немногочисленными. К ним должна быть отнесена небольшая каменная стела с выгравированными изображениями одной и той же человеческой фигуры с поднятыми руками - одна в стоячем положении, вторая - в лежачем, в прямоугольной рамке - возможно, имитировавшей могильную яму. Р. Амиран связывает изображения со смертью и перевоплощением божества плодородия, и, следовательно, с мифологическими земледельческими сюжетами (Amiran, 1972, pp. 86-88) (рис. 6.16). Скульптура представлена достаточно грубыми зооморфными глиняными статуэтками, отражающими давнюю месопотамскую традицию (начиная с убейдской культуры - Мерперт, Мунчаев, 1982). Подобная скульптура хорошо известна в памятниках III тыс. до Р. X. в Сирии (Munchaev, Merpert, 1994). Изображались в основном домашние животные, прежде всего овцы и собаки. Антропоморфные статуэтки единичны. Встречены цилиндрические печати и их отпечатки с геометрическими рисунками, характерными для подобных изделий раннего династического периода Месопотамии и Сирии, также относящегося к началу и середине III тыс. до Р. X. Спецификой Сиро-Палестинского региона этого периода было употребление деревянных печатей как с геометрическими, так и с изобразительными мотивами (змея). Последние известны и на цилиндрических печатях конца раннего бронзового века, среди изображений которых известны животные, схематизированные человеческие фигуры (возможно, в ритуальном танце) (рис. 6.17), и даже сооружения - очевидно, храмы (Mazar, 1990, р. 138).

Рис. 6.17. Оттиск цилиндрической печати на сосуде раннего бронзового века III

Еще раз остановлюсь на затронутом в начале главы вопросе о соотношении Палестины со смежными областями и составе ее населения.

Наряду с традиционными уже связями с Сирией, Ливаном и Месопотамией продолжались многообразные - в первую очередь торговые - контакты Палестины с Египтом периода I-IV династий. Осуществлялись они как сухопутными, так и морскими путями. В Египет ввозились с севера продовольствие, медь, битум, соль; в Палестину - изделия египетских ремесленников - керамика, каменные сосуды и др. Но масштаб этих контактов в рассматриваемый период был невелик. Связывающие оба этих региона сухопутные пути через Синай были труднопроходимы, а морские вели прежде всего к левантийскому побережью - к Библу, минуя Палестину. В целом Связи Палестины с Египтом в раннем бронзовом веке заметно уступали северным и северо-восточным связям - с Сирией, Месопотамией, Восточной Анатолией. Последние, согласно полученным до cero времени свидетельствам, играли доминирующую роль в формировании этнических групп Палестины и, как указывалось выше, в распространении языков семитской языковой семьи. При этом еще раз подчеркну ошибочность сведения древнейшей истории Сирии и Палестины к серии внешних воздействий.

Судьбы городов раннего бронзового века Палестины сложились по-разному. Жизнь некоторых из них прервалась уже в конце II фазы; на юге (Арад) - в связи с изменением экономической политики Египта, на севере (Телль эль-Фара (сев.) - в результате локальных катаклизмов. Другие города продолжали развиваться вплоть до конца III фазы, которая была ознаменована тотальным опустошением городов всей Западной Палестины и резким пресечением развития их культуры, смененной совершенно иными традициями. Само развитие городов было прервано и возобновилось лишь через три столетия.

Этот крупнейший кризис получил ряд гипотетических объяснений. Одно из них основывалось на египетских письменных и изобразительных (рис. 6.18) свидетельствах разрушительных походов армий фараонов V и VI династий в Палестину и Сирию. Предполагалось даже, что походы эти могли носить превентивный характер и были связаны с попыткой предотвратить вторжения азиатов в Египет, обусловившие после конца VI династии наступление Первого Междуцарствия в этой стране. Второе отводило роль разрушителей городской культуры раннего бронзового века Палестины вторгшимся из Сирии семитским кочевым племенам аморитов, принесшим традиции кочевых скотоводов. Согласно третьей гипотезе, причиной кризиса явились резкие изменения климата, иссушение почвы, пересыхание водных источников, прекращение функционирования ирригационной сети и последовавшие за этим голод, эпидемии, общая дестабилизация. Но с последней гипотезой не вяжется продолжение жизни городов в Восточной Палестине - за Иорданом, где пагубные природные изменения должны были бы ощущаться не менее, а более резко, чем в приморских и центральных районах. Поэтому при выяснении причин отмеченного кризиса следует согласиться с А. Мазаром, выдвигающим на первый план "человеческий фактор" - внутренние распри и внешние вторжения (Mazar, 1990, р. 143). Но при этом, естественно, нельзя игнорировать и фактор природный: экономические трудности, вызванные природными изменениями - пусть даже в отдельных районах - стимулировали кризисные явления внутри самих палестинских общин и вместе с ними приводили к той "слабости перед фронтом", которая во все времена была одним из решающих моментов, обусловливавших вражеские нашествия. Несомненно, и здесь оба фактора находились в неразрывной связи, хотя в данном случае, повторяю, непосредственной причиной коллапса городских систем Западной Палестины был "фактор человеческий".

Рис. 6.18. Осада египтянами укрепленного азиатского города. Рельеф из гробницы V династии Египта (XXIV в. до Р. X.) в Дашашехе

Следует особо отметить достаточно перспективные с моей точки зрения опыты соотнесения археологических свидетельств рассмотренного периода с библейской традицией. Опыты эти касались прежде всего истоков библейских представлений, отраженных в первой книге Ветхого Завета, авторы которой стремятся реконструировать изначальную историю своего народа посредством генеалогического повествования. Ряд этих повествований мог иметь очень глубокие корни и чрезвычайно длительный период устной передачи из поколения в поколение населения Палестины до восприятия и оформления их авторами библейских текстов - апостолами и пророками. Воздействия на этот процесс определенных реалий раннего бронзового века не исключаются, что подчеркивалось уже авторами многих упоминавшихся выше исследований (Олбрайтом, Кеньон, Мазаром, Райтом и др.).

Так достаточно вероятным представляется соотнесение пяти "городов долины" - Содома, Гоморры, Адмы, Севоима и Сигора (Быт 14) с открытием пяти городов вблизи восточного побережья Мертвого моря. По меньшей мере два из последних - Баб эд-Дра и Нумейра - были укреплены. Их разгром и последовавшее за ним вековое запустение рассматриваются как реальное археологическое подтверждение ветхозаветной версии. Возможно, зафиксированная народной памятью страшная катастрофа была претворена в легендарную форму и веками передавалась вплоть до I тыс. до Р. X., когда она в окончательном виде была включена в текст Книги Бытия. Определенное воздействие на создание подобных легенд могли оказать и тысячелетиями сохранявшиеся руины городов, что отразилось в описании войны с ханаанским царем Арада (Числ 21:3: "Господь услышал голос Израиля, и предал Ханаанеев в руки ему, и он положил заклятие на них и на города их...") и захвата города Гая (Нав 8:28: "И сожег Иисус Гай, и обратил его в вечные развалины, в пустыню, до сего дня") и др. Легендарные формы приняли и термины, подобные "великанам" (Рефаимы), обозначавшие древнейшее население Святой земли (Быт 15:20; Втор 2:11, 20; Нав 13:12). Число таких примеров может быть значительно преумножено, причем речь идет именно о традиции, нередко налагавшейся на позднейшие события. Поэтому хронологические несоответствия в этих случаях вполне допустимы.