В данной главе рассматривается эмоция, как единственный фактор, определяющий этическую систему оценок, а также философское применение такого взгляда.

Современная этическая мысль дает довольно необычный ответ на вопрос: что делает те или иные действия верными или неверными? Каков же этот ответ? Ничего буквально хорошего или плохого не существует; эти термины просто выражают эмоции, и как таковые не могут быть ни верными, ни ложными. Так, во всяком случае, учит школа эмотивистской этики.

Данная теория моральи происходит от знаменитого эмпириста Дэвида Юма. Он верил, что знание ограничено по отношению к нашему чувственному восприятию. Если мы не будем учитывать этого, говорит Юм, наши знания останутся неосновательными. Действительно, если знание ограничено в отношении к нашим физическим чувствам, следовательно интеллектуальный разговор о Боге, душе, морали становится невозможным. Подобные дискуссии, говорит Юм, принадлежат реалиям метафизики, реалиям, которые невозможно потрогать, увидеть, услышать, ощутить нашим обонянием. Таким образом, в своих предпосылках Юм исключает всякое знание и рассуждение в таких вопросах.

Но если знание ограничено по отношению к нашим чувствам, что можем мы знать? Юм верил, что все, что мы можем знать - это факты. Я могу сказать только: "ворона черная" или "книга лежит на столе". Знание ограничено подобными наблюдениями. (Позднее Юм сомневался, что даже такое знание является возможным).

Как быть с таким утверждением, как "воровать - плохо"? На первый взгляд это может выглядеть как констатация факта. Может показаться, что это утверждение того же порядка, что и утверждение о том, что эта ворона является черной, или что книга лежит на столе. Но на самом деле все совсем иначе. Плохо - это не констатация факта. Подобные вещи мы не можем рассматривать так же, как цвет тех или иных предметов. Если кто-либо скажет мне, что ворона черна, я могу выглянуть за дверь и удостовериться в этом. Я могу увидеть и кого-то ворующим, но я не могу увидеть морального суждения "плохо". Мы все видели черное, но никто из нас не видел "плохое".

Юм считал, что такое утверждение, как "воровство - это плохо" не может быть эмпирически удостоверено; таким образом, подобные этические суждения - бессмысленны. Когда я говорю так, я всего лишь выражаю свое отношение к этому. Все, что я действительно имею в виду, так это "Мне не нравится воровство". Так же расценивал Юм и проблему убийства. (43)

Юм не сравнивает порок и добродетель со звуком, цветом и температурой. Это, говорит он, всего лишь восприятие, или отражение в нашем сознании. Равным образом, когда мы говорим о добре и зле, это отражает всего лишь субъективное, чувственное восприятие наших переживаний.

Что заставляло Юма низвести мораль до уровня личных субъективных переживаний? Юм верил, что мы не можем глядя на то, что происходит, определить, что должно происходить. Посредством эмпирических наблюдений мы познаем, что убийства имеют место, но мы не можем из этого заключить, что они не должны были бы происходить. Другими словами, мы можем описывать, но не можем предписывать. Мы не можем переходить от факта к моральному суждению. Поэтому утверждение "убийство - это плохо" неправомерно. Все, что мы подразумеваем под таким утверждением, говорит Юм, означает "Мне не нравится убийство".

Британский философ Айер в своей книге "Язык: истина и логика", представляет дальнейшее развитие моральной теории Юма. Он считает, что невозможно вести здравые диспуты о морали. Подобно Юму, он считает, что этические утверждения невозможно анализировать, так как они не находят для себя научных критериев. Это означает, что они не могут являться заключениями, выведенными из наблюдений за миром. Обратите внимание на то, как Айер следует за суждением Юма:

"Таким образом, если я говорю кому нибудь: "Ты поступил неправильно, украв деньги", я не утверждаю ничего большего, как если бы я просто сказал "Ты украл деньги". Дополнив это своим суждением о том, что это действие плохое, я ровным счетом ничего не сказал. Я просто выразил свое моральное неодобрение этому поступку... В каждом случае, когда выносится какое-нибудь этическое суждение, функции, которые берут на себя эти слова заключаются всего лишь в передаче эмоций". (44)

Для Юма и Айера этические суждения никогда не противоречат одно другому, поскольку такие утверждения являются всего-навсего выражением чувств индивидуумов. Допустим, я сказал "Мне нравятся помидоры", а вы сказали "Мне не нравятся помидоры". Мы несогласны в нашей оценке этого продукта, но никто не может сказать, что мы противоречим друг другу. С точки зрения логики нет никакого противоречия в том, чтобы говорить, что мне нравится то, что не нравится другому.

Теперь, если утверждение "Воровство - это плохо" не означает ничего большего, как "Мне не нравится воровство", вы можете сказать и "Воровство - это хорошо" и мы не будем противоречить друг другу. В обоих случаях, это всего лишь дело нашего личного предпочтения. Поэтому Айер говорит о том, что невозможно вести здравые диспуты о морали. Моральные суждения, пишет он, "являются просто выражением эмоций, которые не могут быть ни ложными, ни истинными". (45)

Какое место подобная система оставляет этике? Ответ на этот вопрос заключается в том, что с данной точки зрения о морали не стоит вообще дискутировать. Всякое действие является морально нейтральным. Я могу предпочитать воровство изнурительной работе; вы можете предпочитать футбол гольфу. Нет никакой разницы. То, что происходит нельзя охарактеризовать ни добрым, ни худым - это просто происходит. Всякое моральное суждение бессмысленно с точки зрения этики эмоций. Вновь обратимся к Айеру: "То, что мы совершаем не может и не должно подвергаться какой-нибудь оценке с точки зрения принципов морали. Иначе мы будем всего лишь восхвалять или поносить эти дела в свете наших собственных чувств". (46)

Новый (исправленный) эмотивизм

Несколько менее крайняя форма эмотивизма была сформулирована Чарльзом Стивенсоном. Он соглашается, что выражение этических суждений стремится к тому, чтобы найти и пробудить сходное понимание у слушающего. (47) Однако он также считает, что благодаря наличию нашего личного к ним отношения, основанного на наших убеждениях, они могут иметь здравый смысл. Другими словами, Стивенсон предполагал, что ценность зависит от того, на основе каких фактов эта личность совершает то или иное этическое суждение. (48) Таким образом, так как эти факты могут быть поставлены под сомнение, этические суждения подвержены пересмотру на основе новых знаний и фактов.

Исправленный эмотивизм Стивенсона оставляет некоторое место возможности здравого этического суждения, но его система претыкается там же, где преткнулся старый эмотивизм Айера. Эта этическая теория продолжает оставаться крайне субъективной, так как спорные факты и меняющиеся предпосылки по-прежнему могут вносить ошибку в этическое суждение. Эта ошибка может быть оправдана лишь по причине нашего несогласия с теми или иными фактами, на основе которых делалось данное заключение. Кроме того, эта исправленная теория приобретает все более сходство со старым эмотивизмом, в особенности своим отказом принять правильность или ошибочность действий, если наше суждение не строится целиком на констатации фактов. Это оставляет нас с этикой свободного выбора, но без критерия для определения правильности или ложности такого выбора.

И опять-таки, никто не может последовательно жить руководствуясь системой эмотивистской этики. Человек может утверждать, что этическое суждение не может быть верным или ложным, но если вы живете рядом с ним, вы увидите, как своей жизнью он опровергает эту теорию. Если его машина будет украдена, он обратится в полицию. Если он обнаружит, что кто-то пытается поджечь его дом, он даст знать, что этого не должно делать. И если кто-либо насилует его жену и убивает его детей, то он будет стремиться привлечь этого человека к суду. Более того, на суде его эмотивистский подход к этике будет оставлен для горячей дискуссии о моральных категориях. Таким образом, он будет пламенно доказывать правоту и неправоту в не зависимости от того, что он написал в своем последнем эссе, опубликованном в Философском обозрении.

Жак Монод, французский молекулярный биолог, вместе с двумя другими французскими учеными получил в 1965 г. Нобелевскую премию за значительный вклад в генетику. В интервью, данном им в Нью-Йорк Таймс он отметил, что считает невозможным отделять то, что должно быть от того что есть. Он сказал, что если бы не было некоторого намерения во Вселенной, если мы - всего лишь случайный продукт эволюции, тогда мы не можем определить, что должно быть. Он продолжает: "Если это так, тогда мы не можем отделять всякое "должно" от всякого "есть" и наша система ценностей оставляет выбор за нами. Фактически, мы должны выбирать систему ценностей. Мы не можем жить без нее: мы не можем жить как индивидуумы, мы не можем жить как общество". (49) Какие ценности выбирает Жак Монод? Он черпает их из трудов ценности из Альбера Камю, позднего эгзистенционалиста, чья этическая система утверждала "свободу выбора". Таким образом, ценности для эмотивиста должны быть избираемы арбитрально, без всяких стандартов, по которым мы судим их.

Неудовлетворительными кажутся выводы некоторых этических теорий (таких, как эмотивизм Юма), которые ведут к принятию иррациональных форм экзистенционализма (таких, как этическая система Камю). Экзистенционалисты признают, что ценности необходимы для жизни, но они настаивают, что не существует критериев для определения этих ценностей. Единственный путь выхода из тупика видится им в иррациональном прыжке в неведомую пропасть ценностей. Мораль, таким образом, становится субъектом личного выбора.

Экзистенционалисты, такие как Сартр и Хейдеггер или нигилисты, такие как Ницше и Кафка, видят себя заброшенными в мир, не имеющий никаких критериев добра и зла. Карл Генри, христианский ученый, описывает экзистенционализм как "не дающий никаких принципов для совершения правильного выбора", и как "позволяющий делать все, что только не пожелаешь". (50)

Эмотивизм, таким образом, непременно приводит к иррационализму в этике. Эмотивисты говорят нам, что не может быть рациональных дискуссий на темы морали. Но выбор должен делаться, диспуты должны происходить, и человечество должно предпринимать какие-то попытки спасти от гибели свою планету. Без этических критериев и рациональных дискуссий такие выборы должны делаться арбитрально.

Эмотивизм может быть суммирован в трех главных утверждениях:

1. Он подчеркивает, что мы не можем отделять то что есть от того что должно быть.

2. Он предполагает, что так как моральные утверждения не являются фактологическими утверждениями, они лишены всякого смысла;

3. Необходимо прийти к этике свободного выбора без определения критериев для подобного выбора.

Оценка эмотивизма

Стефан Пеппер в своей книге "Этика" говорит, что эмотивизм Айера, без сомнения, наиболее скептическая этическая теория, которая когда-либо появлялась на свет. (51)

Хотя эмотивизм, похоже, истощил себя, доказывая невозможность моральных суждений, по крайней мере, ни один эмотивист не может утверждать, что другие этические системы являются ложными. Для эмотивиста такое утверждение означает лишь: "Мне не нравятся другие этические теории". Ни Юм, ни Айер не могли сказать, что мы должны принять их точку зрения, потому что они утверждали, что слово "должно" не имеет научного или рационального значения. Поэтому эмотивизм, на основе его же собственных принципов, позволяет нам отвергнуть эту теорию, поскольку он утверждает, что все выборы являются морально нейтральными. До тех пор, пока у нас не будет достаточных причин, по которым мы должны будем отвергнуть другие этические теории, такие как, к примеру, морального абсолютизма, мы можем придерживаться этой этики, не вызывая протестов со стороны эмотивистов. Помните, что моральное суждение не является субъектом рациональных дискуссий.

Более того, если только эмотивисты и их двойники-экзистенционалисты не дадут какого-либо рационального критерия для совершения морального выбора, они должны позволить произрастать моральной анархии. Единственным их возражением против терроризма будет заявление "мне не нравится это". Но если Чарльз Менсон или Иди Амин скажут "мне нравится это", предмет неожиданно может быть снят с дальнейших дискуссий. Без морального критерия, в котором присутствует "должно", никакого морального суждения не может быть вынесено. Эмотивист, таким образом, считает бессмысленным давать отрицательную оценку диктату или терроризму.

Но действительно ли тезисы эмотивизма устраняют всякую возможность разумных дискуссий относительно морали? Когда мы предпринимаем попытку сделать моральное суждение, не говорим ли мы, фактически, иррационально? Действительно ли нашей концепции "должно" не остается места в этом мире? Ответ на этот вопрос отрицательный. Здесь мы сталкиваемся с основной предпосылкой эмотивистской философии, а именно, что только имеющие смысл утверждения могут быть рассмотрены. Но эта предпосылка сама не может быть фактологически подтверждена. Юм и Айер создали предпосылку, которую они не смогли обосновать.

Всем известно, что мы регулярно выносим различные суждения о морали, суждения, кажущиеся разумными, представляющиеся чем-то большим, нежели пустое описание фактов. Язык способен выражать моральные суждения, и, как таковая, мораль открыта для рациональных дискуссий.

В. Веркмейстер в своих "Теориях этики" иллюстрирует это на примере рецептурного предписания на флаконе с лекарством. Это предписание гласит: "Применять порошок несколько раз в день. Открытые раны и ожоги могут быть покрыты сухой повязкой". (52) Очевидно, эта инструкция описывает, что должно делать вместо того, что является причиной. Это не означает, однако, что подобная инструкция лишена всякого смысла. Эта инструкция служит своего рода руководством к действию. Она имеет скорее предписывающий, нежели описательный характер. Таким образом, это демонстрирует, что мы имеем в виду, когда утверждаем что язык способен выразить моральное суждение. Это, в свою очередь, делает тему морали открытой для рациональных дискуссий.

Более того, предписания и утверждения, касающиеся морали, должны быть понимаемы и им должно следовать. Мораль не должна оставаться бессмысленной. Отец может сказать своему сыну: "Не ешь снег". Ребенок прекрасно это понимает, и очевидно, что отец хотел сказать нечто большее, чем просто "мне не нравится то, что ты ешь снег".