Как известно, самым действенным способом евангелизации общества является создание в нем групп и общин людей, верующих в вечное Евангелие и живущих по его принципам. Созидая в том или ином населенном пункте церковь, мы не только укрепляем тело церкви в целом, но и создаем очаг устойчивого евангельского влияния на окружающих. В идеальном случае, при динамичном пасторе и грамотно построенной стратегии дальнейшего благовестия, через несколько лет можно увидеть как рост непосредственно этой церкви, так и появление новых, дочерних групп и/или церквей в соседних населенных пунктах. Но это в идеальном случае. Что же мешает состояться этому в реальности? Кроме того, как можно минимизировать и даже свести на нет то, что является соблазном для православного сознания, с которым мы имеем дело в событии благовестия?

Поднимая эти и подобные им вопросы, мы невольно задумываемся о такой стороне христианской жизни, причем как православных, так и адвентистов, какой являются религиозные символы и обряды. На первый взгляд может показаться, что это не относится к вопросам первостепенной важности, однако опыт благовестия в православной культуре убеждает нас в обратном: народ ничего не ведает о богословских школах, направлениях и высокоразвитых догматических системах, – большинству христианская вера дана в формах, символах и обрядах. Не считаться с этим мы уже не вправе, поскольку речь идет по сути о миллионах наших соотечественниках, о людях, которых в дореволюционное время называли крестьянами, а в советское время – колхозниками или «тружениками села». Сегодня они уже «бывшие». Успех нашего благовестия среди этого класса напрямую зависит от того, удастся ли нам, не компрометируя Евангелие, выразить его в уже известных в простонародье и понятных даже самым невежественным людям формах. Об этом – наши дальнейшие размышления.

Как свидетельствует опыт, ни одна религия не может существовать в чисто умозрительном пространстве. Любая религия с момента своего зарождения ищет адекватные формы, в которые можно было бы облечь по крайней мере основные идеи, взгляды и вероучительные положения ее основателя. И христианство здесь не исключение. Крещение, Вечеря Господня, рукоположение служителей, венчание, погребение, посвящение Церкви/молитвенного дома – эти основные и многие другие обряды (для одних не столь значимые, а для других такие же существенные, как и названные) стали неотъемлемой частью христианской религии, практикуются они и нами, адвентистами. Однако если мы проанализируем то, как часто все это происходит, мы увидим, что за исключением Вечери Господней, человек принимает свое участие в происходящем, как правило, лишь единожды. А значит, адвентистская вера находит свое выражение только иногда в обрядности, а в основном – в «безобрядности». В таком случае, наше субботнее богослужение, совершаемое по недельному циклу, никаких символов и обрядов не подразумевает и не содержит.

Что же касается Православной церкви, то здесь картина совершенно иная. Причем то, о чем пойдет речь дальше, остается верным сейчас, как было верным и раньше. Но начнем с тезиса, который признается самими православными: «Малознакомые по своей необразованности и неразвитости с возвышенными догматами своей православной веры, русские знали ее преимущественно в ее обрядах и во всем том, что составляет ее внешнюю, видимую сторону, как бы осязательную для каждого, и на этой-то стороне сосредоточивали ту горячую к ней привязанность, которой не раз изумлялись иностранцы»⁰¹² . Далее автор предлагает нам бросить взгляд в историческое прошлое Православной церкви и увидеть, какой была вера народа: «Никто не проходил мимо церкви или монастыря, чтобы не остановиться, не обнажить главы своей и не помолиться, а если в церкви совершалась служба, то заходили и в церковь, становились на колена и клали земные поклоны. <…>

Книгу Евангелия полагали на самом почетном месте как святыню, не прикасались к ней, не осенясь прежде крестом и не воздав ей чести наклонением главы, и брали в руки с величайшим благоговением. <…>

Немало поражала иностранцев любовь русских к молитве и употреблению крестного знамения. Русские молились так часто, что нелегко было найти подобных, а крестным знамением осенялись почти непрестанно. Каждый, пробудившись от сна нощного, первым долгом считал помолиться пред домашними иконами, и никто не выходил из дома, не помолившись, а проведшие ночь вне дома обращались к какому-либо храму и, взирая на возвышавшийся над ним крест, осеняли себя крестным знамением и совершали свою утреннюю молитву. Всякое дело и работу, важные и неважные, начинали молитвою, осеняли себя крестом и призывали имя Пресвятой Троицы. Садясь за стол для вкушения пищи, крестились и молились, вставая из-за стола, повторяли то же, в продолжение стола осеняли крестом каждое новое кушанье и питье… Молитвою же всегда и оканчивали день, отходя ко сну. Собираясь путешествовать, плыть морем, пахать землю, и в других подобных случаях призывали священников и просили их служить молебствия»⁰¹³ .

Это далеко не полный перечень того, с чем отождествлялась вера для православных. К счастью или прискорбию, но именно такая вера воспитывалась и прививалась народу в течение веков, такую веру не удалось полностью вытравить даже ядом воинствующего безбожия в советский период истории России. Ее отголоски мы встречаем здесь и там, когда участвуем в событии благовестия, где мы встречаемся с представителями православной народной культуры. Назвать это все скрытой формой идолопоклонства и суеверия легче всего, но предлжить какие-то иные формы и символы, свободные от идолопоклонства и суеверия, нам как адвентистам куда более трудно, если вообще возможно.

Когда Господь вывел из Египта израильтян, людей с огрубевшими нравами, наполовину одичавших от тяжелых условий рабства, Он не начал учить и образовывать их на языке посланий апостола Павла или схоластики Фомы Аквинского. Если провести аналогию дальше, следует спросить: неужели мы думаем, что народы, пережившие атеистическую вакханалию и теперь оказавшиеся в духовной и материальной нищете, смогут понять какой-то иной язык благовестия, кроме языка человеческой любви и Божественной истины, выраженной в том числе в простых и понятных символах, формах и обрядах? Конечно, ограничить благовестие только этим, значит не понимать, что вообще такое благовестие. Но верно и другое: игнорировать такую черту русской религиозной души глубоко ошибочно. Если и дальше мы не будем считаться с этим аспектом христианской веры в ее православно-простонародном обличье, может случиться так, что адвентизм здесь глубоких корней в обозримом будущем не пустит. И здесь жизнь вновь ставит нас перед выбором: укреплять кумранский адвентизм с его осадной ментальностью или искать иные способы растворения евангельской соли в общественном котле.

Предвижу возражения: вправе ли мы снижать планку наших религиозных принципов? Не идем ли мы на компромисс с православием, думая, что и у них нам есть чему поучиться? Не размываем ли мы основ адвентизма, желая представить адвентистскую весть в более простой и доступной для православного сознания форме? Да, согласен, здесь есть что обсуждать и о чем думать, хотя уже сегодня ясно, что без открытого обсуждения и готовности пойти на нетрадиционные шаги мы обречены жить адвентистским анклавом. Кроме того, позвольте поставить и другие вопросы: сложилось ли у нас общее понимание того, каким быть адвентизму в русском простонародье? Быть ли ему там вообще? Или мы думаем, что это не сегодняшнего дня вопросы? Кроме того, при нынешней динамике роста нашей церкви, а так же учитывая процент ухода из нее людей, необходимо спросить, во-первых, все ли нас устраивает в существующем положении вещей и, значит, намерены ли мы сохранять status quo? и, во-вторых, если нет, то что реально мы намерены делать, каким средствами и в какие сроки?

Трудная нам предстоит задача, ибо Россия многое уже повидала на своем веку. Простых решений здесь не может быть, тем более, что борьба за чистое, святое, за слово евангельское, в России никогда дешево не оплачивалась. Едва ли какой другой из европейских народов так часто применяет к себе эпитет «многострадальный». Но именно это слово продолжает многократно возноситься с уст молящихся христиан России, кстати, в том числе и адвентистов. Никогда в России сеяние Слова не было задачей легкой и быстро выполнимой. Еще задолго до известных событий октября 1917 года ее выполнял «древнерусский человек, который, вечно двигаясь с крестом, топором и сохой, в зипуне и в монашеской рясе, делал одно немалое дело – расчищал место для истории от берегов Днепра до берегов Северного океана…»⁰¹⁴ . А что есть в нашем распоряжении? Много ли нам известно альтернативных средств? Какой след в истории России оставим мы, адвентисты седьмого дня, живущие на рубеже тысячелетий?